Лейтенант Вернер

Это было во время Лодзинских боев. 8 ноября Гвардейская казачья бригада участвовала в экспедиции на местечко Брезины.

После ночлега в окрестностях Скерневиц, мы выступили в направлении на Колюшки; левее нас шла Кавказская кавалерийская дивизия. Сейчас же, в нескольких верстах к западу, бригада проходила поле, где дня два тому назад, немецкий кавалерийский дивизион разгромил обоз и артиллерийский парк Сибиряков. Опрокинутые двуколки, развеянные ветром по полю карты, погоны и разные вещи попадались на каждом шагу. Я поднял на память погон прапорщика, который и пробыл у меня в чемодане до конца войны. В стороне от дороги, в разных направлениях, стояло несколько зарядных ящиков, полных снарядами крупного калибра. Картина была печальная, но утешением могло служить что «недолго братья пировали».

После своей легкой победы, кавалерийский дивизион с двумя орудиями решил сделать налет на Скерневицы, по их сведениям, наших войск там не было. Поэтому, без тщательной разведки, немцы двинулись по гатям, через охотничьи парки, к Скерневицам. Расчет их был бы верен, если бы в это время, по железной дороге не прибыл туда случайный эшелон пехоты, направляющийся в Колюшки. Начальник эшелона занял позицию на западной окраине местечка и встретил неприятеля метким огнем с короткой дистанции. Застигнутые врасплох в походной колонне, немцы в беспорядке хлынули назад, потеряв одно орудие и устилая путь своими людьми и лошадьми. Потери их были около полуэскадрона убитыми, утонувшими, завязшими в болотистом ручье, а всю эту историю мы слышали в одной из деревень под Скерневицами, где немцы останавливались перед набегом. Там же появились и их остатки после приема в Скерневицах.

Бригада продолжала движение в направлении Колюшек. Не доходя верст семь до Брезин, обнаружили движение через Брезины на Колюшки немецкого обоза с прикрытием. Представлялся лакомый кусочек для такого значительного отряда как наш (почти две дивизии с батареями). Вспомнив, что это 8 ноября — Фельдцейхмейстерский праздник и праздник моего Воронежского корпуса я радовался, что Господь послал нам случай отплатить немцам за Сибиряков. Не успел я этого подумать, как наша батарея лихо выехала на позицию и открыла, как казалось, губительный огонь. К сожалению, снаряды не могли покрыть семиверстную дистанцию и Начальник Кавказской кавалерийской дивизии генерал Шарпантье, находившийся левее нас и впереди, прислал ординарца с советом прекратить бесплодный обстрел с такой дистанции. Оказалось, что командир батареи принял 3-хверстную карту за 2хверстную.

Начало боя было не так чтобы удачное…

Бригада продолжала двигаться вперед и, подойдя к Брезинам, сотни спешились и повели наступление. Началось с перестрелки с прикрытием обоза а, подойдя к местечку, некоторые взводы имели рукопашные схватки. Так, незабвенный наш вахмистр Нехаев врывался в дома и вытаскивал запрятавшихся там немцев на свет Божий, что называется, голыми руками. Вскочив в один дом, распалившись, он совершенно забыл что вооружен, кинулся на немца, укрывшегося за тюфяком и за шиворот выволок его на свежий воздух. Хорошо работал спешенный взвод 3-й сотни, под командой сотника Карелова.

Конная часть 4-й сотни, с хорунжим Фроловым во главе, атаковала часть обоза, соединившись с Тверскими драгунами, и поздно вечером этот храбрый офицер явился в штаб в простреленной папахе и шинели и доложил, что привел отбитую у немцев, повозку полную снарядов.

Итак, начало нашего боя казалось сулило нам успех но… «не так склалось, як ждалось».

После вялого боя без решительных результатов, наступил час, когда началось обсуждение «вечного вопроса» — где будем ночевать? Начальник дивизии ничего не говорил. Начальник штаба молчал, так как находился в ссоре со своим прямым начальством. Командир бригады мечтал об ужине, командир нашего полка Великий Князь Борис Владимирович нервничал, а мы все были чрезвычайно раздосадованы бесплодным боем и так безнадежно потерянным случаем.

Ночевали, кажется, в Ежове, а на другой день решено было хлопотать об отдельной командировке для полка, «отдельном плавании», как говорил Великий Князь. Разрешение Начальника дивизии было получено и командир полка — Великий Князь остался доволен.

Мы получили задачу произвести усиленную разведку полком в юго-западном направлении, на Спалу, и войти в связь с 5-й кавалерийской дивизией. Поспешили выступить пораньше, из боязни чтобы у нас не отняли нашу прогулку.

Был крепкий осенний день. Настроение у полка было бодрое, сказал бы, приподнятое. Выслали несколько разъездов. Из них, помню, один от 5-й сотни, под командою вахмистра Григорьева, в юго-восточном направлении, на железную дорогу. По заведенному порядку, на место предполагавшегося большого привала, был выслан доктор. Уминский. У него везде были знакомые, часто приятели, и сам он кое-что смыслил в кулинарии; все это вместе взятое обещало любезный прием и хороший завтрак.

На этот раз выбор Уминского остановился на домике ксендза, в местечке. Дом был просторный и столовая большая. Как и всегда, у ксендза заведывала хозяйством племянница, сравнительно молодая и миловидная особа. За завтраком разговор вертелся на недавнем пребывании в этом доме немцев, во время их поспешного отступления от Варшавы. Ночевало здесь тогда много немецких офицеров. Настроение было настолько тревожное, что когда среди ночи разнесся слух о приближении казаков, все поднялись, и через час уже никого из немцев в местечке не было. Впопыхах, немецкая офицерская прислуга забыла возвратить хозяевам столовое серебро любезно одолженное для ужина.

По словам хозяйки, среди постояльцев находился некий генерал Бредов. Когда она подала ему умываться, генерал обратил внимание на фотографию ее детей. Справился, кто они и живы ли и со слезами сказал, что его два сына погибли на фронте, и ничто не вознаградит за их потерю.

Полк оставался в местечке до получения донесений от разъездов. В общем, ничего серьезного выяснить не удалось, только разъезд вахмистра Григорьева донес, что он вошел в связь с частями 5-й кавалерийской дивизии и имел столкновение с немецким разъездом, застав последний на отдыхе. В результате схватки, неприятельский разъезд был уничтожен, пять немцев убито, офицер и пять конно-егерей взяты в плен. Только двоим удалось уйти. С нашей стороны убитых и раненых не было. Ушел конь урядника Алаева, и он сам с разъездом не вернулся. Великий Князь был очень доволен такими донесением и приказал доставить пленных в штаб полка, и мы двинулись к Спале.

В сумерки прибыли в дом лесничего. Просторный барский дом, хорошо вытопленный; предупредительный хозяин, распоряжавшийся помещением полка как можно удобнее, все это в связи с известием об удачном поиске разъезда поддерживало повышенное настроение полка. Все с нетерпением ожидали привоза пленных.

Наконец, около семи часов вечера, в зал ввалилась высокая фигура немецкого офицера с головой, закутанной шарфом и в рейтузах, сильно порванных на колене. Освободивши голову от шарфа, пленный отрекомендовался лейтенантом Вернером, Гессенского Конно-егерского полка. Сопровождавший его подхорунжий Григорьев доложил приблизительно следующее:

«Исполняя задачу, невдалеке от железной дороги я встретил разъезд 5-го уланского Литовского полка. От них узнал, что близко, в отдельной усадьбе, отдыхает немецкий разъезд. Высмотрели. С северной стороны усадьбы на стенке стоял часовой. С южной — запертые ворота. Решил, вместе с уланами выбить немцев из усадьбы и уничтожить. Для этого отправил большую часть разъезда наблюдать южную сторону фольварка а сам, с уланским унтер-офицером и несколькими людьми решил обстрелять усадьбу с севера. Подошли пешком, открыли огонь, и первым же выстрелом свалили часового. У немцев поднялась тревога. После нескольких выстрелов, они посадились на коней и кинулись через ворота на юг. Тут их обстрелял и атаковал мой разъезд. Уланы в атаку не пошли. Только постреляли. Пять немцев было убито, пятерых взяли в плен. Под офицером ранили коня, он упал. Офицер отстреливался из револьвера, но ребята захватили его живьем. Два немца все таки успели ускакать. Из наших все живы и сейчас при мне. Только урядник Алаев упал с конем во время атаки, и конь убег за немцами. Он остался искать коня». Все это было рассказано скромно, просто, словно о будничном случае из казарменной жизни.

Великий Князь поблагодарил Григорьева и обещал, представить его к награде.

Наш пленник, молодой, высокого роста, представительный лейтенант, с открытым симпатичным лицом, произвел на всех нас хорошее впечатление. Он появился к нам, точно мирный проезжий, с которым случилась неприятность — в пути сломался экипаж, лошади понесли или просто потерял дорогу, прибился на огонек.

Он откровенно рассказал, что был выслан с разъездом от Конно-Егерского полка для порчи железной дороги, был на станции, выполнил свою задачу и, после утомительной работы, должен был остановиться на отдых в усадьбе, где был захвачен «уланами» (он по ошибке принял наш разъезд за уланский, из за отсутствия лампасов). Обстрелянный с севера, он расчитывал уйти на юг, но был встречен там и огнем и конной атакой. Под ним была ранена лошадь, упала. Выпустив все патроны из револьвера, ему ничего не оставалось, по его выражению, как сдаться. «Тут я потерял свою каску и разорвал рейтузы. Казаки обошлись со мною вежливо и были любезны исполнить мою единственную просьбу — пристрелить мою раненую лошадь. У нее была перебита задняя нога, и я не мог видеть ее мучений. Лошадь была прекрасная, и я очень был к ней привязан».

Обед уже ждал нас. Великий Князь посадил Вернера, как гостя, рядом с собой и весь обед с ним беседовал. Пленник, по его словам, учился в Гейдельбергском университете, где его приятелем, между прочим, был Нарышкин, ныне офицер л. гв. Уланского Ее Величества полка. Вернер признался в своем руссофильстве. До войны он служил в Гессенском драгунском полку, Шефом которого был Император Николай И. Вернер был в почетном карауле при встрече Государя и имел орден Св. Станислава III ст.. Перед войной были сформированы конно-егерские полки, и Вернер был переведен на комплектование одного из них. Совсем накануне войны, полк его был перевооружен, — не то сабли, не то винтовки заменили пиками. «Результат этой замены, улыбаясь добавил Вернер, что ни один солдат не умеет владеть пикой».

В это время меня вызвали из за стола. В передней, урядник 5-й сотни Алаев, отставший от разъезда Григорьева, вручил мне полевую записку. В ней значилось буквально следующее:

«Свидетельствую, что лейб-гвардии Атаманского полка урядник Алаев преследовал двух немцев и, на моих глазах, заколол обоих пикой. 5-го уланского Литовского полка корнет Владимиров».

Прежде чем передать записку Великому Князю, я, естественно, не утерпел, чтобы не узнать у Алаева подробности этого исключительного подвига. «Как же ты обработал их так, Алаев?» спросил я.

Урядник Алаев, бывший лейб-казак, 2-го Донского Округа, станицы, кажется. Потемкинской, небольшого роста, скорее маленький и представительностью не блещет. Впоследствии, он вторично отличился в 1915 году, в атаке есаула Каргальскова под Сухавою. В рукопашном бою был ранен и, за ранениями, уволен домой.

«Так что, Ваше Высокоблагородие, значит, как пошли мы в атаку. А конь мой горячий, как рванулся, споткнулся и упал. И я, значит, с ним. Вскочил я — глядь — два немца, что живые остались — на входы. А конь мой за ними. Я было пешком побёг. Куды тут? Разве пешим догонишь их. Главное, коня уж больно жалко. Дорогой он для меня, доморощенный. Трое часов взял на скачках в лейб-Казачьем полку. Вижу — немецкий конь без седока. Я на него — а он, проклятый, не идет — не иначе как загнатый, или раненый. Просто — хоть пропадай. А уланы не хочут гнаться. Я к одному «землячок дай коня поскакать». «Возьми» грит. Я сейчас это сел, «давай уж и пику», говорю. Дал он пику, — я и пошел. А место открытое — далеко видать. Скачут они, мой конь, вижу, за ними. Да должно быть кони мореные, пристали, а тут, значит, болото им и деваться некуда. Вижу, что не уйдут. Испужались — страсть. Ну я враз нагнал. Одного ширнул пикой, другого. И готово! Взял коня. А корнет Владимиров все это видел. Похвалил. «Давай» говорят «я тебе свидетельство напишу, не иначе как крест получишь». «Покорно благодарю», говорю, пишите». «Только коней и аммуницию ты нам отдашь, потому мы помогали». Берите, думаю, они мне не нужны. Слава Богу, что своего выручил».

Можете себе представить картину как этот молодчина, на первом попавшемся коне, на непривычном седле, чужою пикой разил немцев.

Сообщение о прибытии Алаева, записка и подробности его подвига произвели сенсацию и нарушили порядок обеда. Великий Князь заранее поздравил Алаева Георгиевским кавалером. Когда все это разсказали Вернеру, он заметил: значит никто из моих егерей не вернулся к полку. Там ничего не будут знать о моей судьбе. Грустно, что моя бедная мать, не получив весточки, конечно, будет считать меня погибшим». Великий Князь тотчас же предложил пленнику написать письмо его матери, которое он брался переслать через Комитет Великой Княгини Марии Павловны, в Норвегию.

После сытного и веселого обеда, Великий Князь спросил Вернера, есть ли у него деньги и, узнав, что всего 5-10 марок, предложил ему ссуду, сказав, что лейтенант вернет ему, когда разбогатеет На утро лейтенанта отправили в Скерневицы с его людьми.

В декабре месяце 1914 года, после Высочайшего смотра в Седлеце, Великий Князь доложил Государю подробности пленения лейтенанта Вернера. На это Государь заметил: «Как же, помню хорошо Вернера в Гессене. Отлично помню его тетушек, очень почтенные старушки».

В январе 1915 года я ехал в вагоне Великого Князя из Варшавы в Радом, где был расположен наш полк. Вместе с нами ехал и Нарышкин, о котором упоминал Вернер. В разговоре о нем Нарышкин подтвердил что хорошо помнит Вернера по университету, дружил с ним, как с руссофилом и отозвался о нем, как о человеке в высокой степени порядочном.

Во всем этом эпизоде нет ничего громкого, но я глубоко верю, что описанные подвиги подхорунжего Григорьева и урядника Алаева, скромных сотрудников неувядаемой славы нашего полуторастолетнего полка, по справедливости найдут себе должное место на страницах полковой истории.

Тимофей МИХАЙЛОВ

старый атаманец и командир

Военная Быль (Париж), № 80, июль 1966 г., с. 15 – 17.